Петр Николаевич Мамонов всегда любил Пушкина. Не иначе как за неземную любовь к слову «звуки». Вспомни, читатель, бессмертные строчки: «Мы рождены для вдохновенья, для звуков «му» и для молитв»... Или «My! My! Как много в этих звуках для сердца русского слилось». А не менее почтенный Леонид Утесов первым в России догадался зарифмовать слова «му» и «ум», тонко заключив последнее в дательный падеж — если вы, конечно, смутно помните ностальгическую песенку про влюбленную корову, где арию рогатой твари блистательно исполнила безвременно скончавшаяся дочь великого певца.

В самом деле, название одного из интереснейших в истории нашего Отечества рок-проектов было придумано с умом — это вам не «Телевизор» или «Аукцион», даже если последнее написать через глухонемое «Ы». Поэтому когда после долгой паузы, вызванной загадочным роспуском ансамбля теплой осенью 1989 года, на подмостки истории вышел новоиспеченный дуэт «Мамонов и Алексей» (эх, Петр Николаевич, Петр Николаевич! Ну почему же не «Петр и Алексей»? Или забыли, чем кончается легендарная трилогия «Христос и Антихрист»?), отсутствие культовой вывески лишило семейный клан русского Тома Уэйтса привычного геральдического шарма.

Шли годы, и сводные братья обросли новой ритм-секцией, став квартетом, болезненно переживающим анахронизм своего дуэтного названия. Вопреки усилиям недоброжелателей добрую половину неофитов трудно было объявить безликими довесками унд статистами.

При всем почтении к менеджерско-визуальной эффективности прежнего бас-промоутера «Звуков Му» А.Д.Липницкого поистине невозможно отрицать большую (ударение — на любом слоге, кроме последнего) музыкальность заменившего оного на посту мастера четырех струн постаревшего «веселого ребенка» Евгения Казанцева.

И вот, дабы не придумывать новую вывеску, Петр Николаевич восстанавливают плохо забытую старую. Заглянем за нее.

Нынешние «Звуки Му» пока выступали не так много, дав за полгода с гаком около четырех с половиной концертов в трех крупнейших городах бывшего СССР: Москве, Санкт-Ленинграде (как там бишь его) и Киеве.

Столичной аудитории пару раз милостиво дозволялось быть допущенной к просмотру заповедного зрелища в стенах квазифешенебельного арт-клуба «Пилот». Сей сценический контекст, по-видимому, уместно избрать опорным в описании текущего имиджа ансамбля.

Итак, мы видим целый лес урбанизированных скелетов птеродактилей — дизайн сцены данного заведения. Крылья одного из зверей огромными оленьими рогами вырастают над головой человека, сидящего за барабанной установкой, — так в «Пилоте» традиционно опускают всех стукачей. В нашем случае это драммер новых «Звуков» Андрей Надольский — маленький, лысый, склонный к полноте человечек со странными изогнуто-полузакрытыми глазами. Чем-то он напоминает гротесковую маску нэпмана — такие зловещие персонажи в свое время выходили на сцену Театра сатиры, олицетворяя угарный пожар на свадьбе Присыпкина в одиозном спектакле «Клоп». Человечек стучит в эдакой напряженно-ресторанной манере, не утруждая себя прихотливыми рисунками.

По краям сцены стоят люди, рядом с которыми Надольский воспринимается как некий незадачливый метроном, тайно пробравшийся, скажем, на репетицию Роберта Фриппа с Миком Карном. Это старый звукомуковец Алексей «Лелик» Бортничук (гитара) и пресловутый чудо-басист Женя Казанцев. Начнем с последнего.

Легендарный Казанцев, имеющий ныне вид респектабельного беса — или даже, скорее, пожилого, больного демона, которому уже почти все равно, — во времена «Медвежьей крови» и «Золотой осени» переиграл чуть ли не во всех советских культовых ВИА. Трудно подобрать достаточно уничижительный эпитет для того, кто сочтет сие недостатком. Единственным минусом этих прелестных образований ныне можно считать лишь глухую неотрефлексированность творчества — во всем остальном музыка любой группы т.н. «русского рока» с их песенным наследием и рядом не лежала.

Казанцев играет четко, ненавязчиво, иногда изобретательно. «Темный Му» он открывает пульсирующей партией как бы ритм-гитары, которая на деле нарезает, естественно, в басовом регистре и качает ослепительный драйв. По общему музыкальному решению этот номер явно тянет на центральную вещь текущей программы.

В основном же наш Стью Кук справедливо чурается самовыражения на чужих костях и подчеркнуто сдержан. Помнит, умница, что группа все-таки где-то как-то исполняет песни.

Вот кто разворачивается во всем блеске как музыкант, мыслитель и звукоискатель — так это Лелик. В незапамятные времена он считался одним из самых слабых мест ансамбля, и на концертах десятилетней давности снобы вяло гнусавили, что в рок-музыке не место кумовству. Но человек сутками запирался в отрешенной от всего мира мамоновской студии (было дело, спонсор платил) и, как проклятый, трудился.

Вообще-то это хорошо, когда гитарист поначалу ну совсем не умеет играть. Если ты с ходу рождаешься русским струнным соловьем, не возникает нужды в наличии серого вещества. Такого количества мастеров безмозглых запилов, в краю которых нам приходилось существовать, не собрать со всей Европы. Лелик же всегда готов поиграть аккордами (как ни странно, чудовищная редкость), изысканно интроспективен и изумительно работает со звуком. Он стоит словно на минном поле примочек, увенчанном лазурным Digipack'oм, и аккуратно щупает их продолговатым шузняком. Он чем-то похож на слегка сколовшегося Сергея Юрского (сильно заросшего) средних лет, а иногда по тембру — на Пейджа в «Down By The Seaside». Спокойное, словно мраморное, почти без мимики лицо, в меру задрапированное разрозненными, но чистыми патлами Стоящий по центру «отец родной» Петр Николаевич являет собой полярную противоположность сводному брату, кою только подчеркивает полная идентичность прикида: слегка мятые серые костюмы, белые сорочки с перекошенными воротничками, мягкие темные ботинки. Мамонов, естественно, само пиршество мимики и жестикуляции; когда орет — словно легкий дымок изо рта. Чистый Кощей Бессмертный (если не Баба-Яга), в общем, поющий Милляр. Или старый английский дворецкий-эпилептик. Или просто пожилой попугай.

Приходится отделываться бегло-кабаретным речитативом, создающим разве что орнамент узнаваемости на леликовских гитарных пассажах. Так колют орехи печатью английской королевы.

Зато Мамонова и Надольского удачно связывают лысины. По центру лысины легкие, пушистые гребешки — стихийная аллюзия на сытый, старческий панк.

Вообще, если вспоминать, что гитаристы стоят по краям, то схему группы можно представить в виде креста, где уходящая в глубь сцены вертикаль — кабак, а горизонталь — Talking Heads.

О текстах. Тексты мамоновских вещей традиционно бесчеловечны. В упоминавшейся песенке про влюбленную корову Эдит Утесова провидчески пела: «Трудно в мире друг без друга сердцу и уму».

Шестьдесят лет спустя Петр Мамонов, рыча, заклинает аудиторию «Пилота» «Любовь — это болезнь! Такая страшная болезнь!»

Любви бояться — в рай не ходить, Петр Николаевич.

.. Всю зиму рок-меломаны России спорили, правомерно ли использовать вывески «Звуки My» для обозначения нынешней инкарнации мамоновского проекта. Очевидно одно: в ней участвует самый интересный на сегодняшний день музыкант классического состава ансамбля. Парадокс заключается только лишь в том, что это не тот человек, которого мы годами справедливо считали центром и символом группы под названием «Звуки My», щербатый переводчик с норвежского «со страшным шрамом от удара напильником в область сердца», хрупкошеий серый голубь и небесный лифтер Мамонов П.Н.